Юрий Мамлеев. Русские походы в тонкий мир.
– М.: АСТ, Зебра Е, 2010. – 256 с.

На днях в продажу поступает новая книга Юрия Мамлеева «Русские походы в тонкий мир» (издательство «Зебра Е»). Примерно половину объема книги занимает роман «Наедине с Россией», в котором развивается идея о множественности Россий.

Напомню, что в философском трактате «Россия Вечная» (2002) Мамлеев высказал нетривиальную мысль об одновременном бытии разных Россий в разных сферах реальности. По его мнению, метафизическая реальность, проявлением которой является Россия, столь сильна, что должна иметь свои воплощения и в других мирах. Следовательно, существует не только историческая Россия, но еще и «космологические России», воплощенные в мирах иных, чем наш земной мир.

И вот главный герой романа – Арсений Русанов – почти месяц проводит в одной из таких космологических Россий, но не в заурядной. Как объясняет обитатель тонкого мира Савелий Туров: «У нас суть всех Россий, без всяких оболочек, обнаженная до самой бездны». Это воплощение русского духа носит в романе название «Рассея».

В описании Мамлеевым тонкого мира есть что-то сведенборгианское. Шведский визионер, как известно, писал: «В духовном мире, или в том мире, где живут ангелы и духи, видны те же предметы, как и в природном мире, в котором живут люди, и до того те же, что по внешнему виду между ними никакой разницы. Там видны равнины и горы, холмы и скалы, с долинами между ними; также и воды и многое другое, что на земле. Но тем не менее все это предметы духовного происхождения» («О небесах, о мире духов и об аде»). Духи у Сведенборга живут в домах, носят одежду, ходят в церковь, правда, говорят на особом языке.

Аналогично у Мамлеева обитатели Рассеи живут в городах, ходят на работу, пьют пиво и квас, даже умирают, ну разве что красные кафтаны не носят, зато свободно владеют русским языком. На улицах стоят памятники, в том числе Андрею Платонову, Сергею Есенину, Федору Достоевскому, есть институт изучения Русской Державы, общественный транспорт и так далее.

В своих странствиях Арсений Русанов посещает три города Рассеи: захолустный городишко Северск, областной центр Ликов и одну из двух столиц Великоград. Первое, что бросается ему в глаза, – поразительная умиротворенность жизни. Вот характерный диалог:

«– Учтите, дорогой гость, – сказал Туров, – что у нас нет войн, ибо воевать не с кем; нет революций, агрессии, кровавых преступлений, и многого чего нет, что есть в вашем мире. Мы о вас знаем все.

– И что же, социальных вампиров у вас нет, кровососов? – вдруг выпалил Русанов.

Туров удивился.

– Да нет же этого. Мы все живем примерно одинаково и дружно. Нет омерзительной жажды наживы и господства одних над другими, что приведет цивилизацию вашего мира к краху... Вы потом и сами поймете, как это у нас устроено».

Немудрено избежать войн и социальных катаклизмов, если нет внешней угрозы, чужаков и эксплуатации. В этом, кстати, отличие Рассеи от мира духов Сведенборга, который постоянно осаждают сонмы адских духов: «Из ада постоянно дышит и возникает усилие делать зло, а с небес постоянно дышит и нисходит усилие делать добро», «должно знать, что ады постоянно нападают на небеса и стараются уничтожить их».

И здесь можно усмотреть противоречие. В том-то и дело, что отличительная особенность русского духа по Достоевскому и Мамлееву – это именно амплитуда, размах «русских метаний» от невиданного самопожертвования, терпения, милосердия до невиданного же разврата, жестокости, насилия. Это следует и из слов Мамлеева, что особое качество России – стремление к выходу за пределы нашего мира и вообще за любые границы (а значит, добавлю от себя, и за границы морали). В Рассее же почти не ощущается извечное русское желание «подорвать» мировую гармонию, о котором столько говорил Достоевский, а значит, это воплощение не всех возможностей Русского Духа, а только его лучших потенций.

Возможно, где-то там полным-полно космологических Россий... Фото Левона Осепяна

В этом смысле Мамлеев справился с тем, что не удалось Гоголю – написал второй том «Мертвых душ». Гоголя озадачило, что Чичиков никак не мог стать иноком, а мертвые души – возродиться. И неудивительно, поскольку в земных условиях подобная трансформация редка, если вообще возможна. Мамлееву удалось изобразить совершенную Россию только путем переноса места действия в тонкий мир.

Но что же с негативным полюсом Россией, с ее изнаночной, темной стороной? Напрашиваются два ответа: 1) где-то существует еще одна космологическая Россия, в которой наивысшего развития достигла ее черная сторона, негативные потенции;

2) Россия, в которой черная сторона достигла наивысшего развития – это Россия земная, Россия плотного мира, на наших глазах засасываемая в пучину Кали-юги.

Если верно второе, тогда именно несовершенная земная Россия (пьяная, окаянная, искромсанная, в убогом рубище) – это воплощение России в наивысшей полноте, максимальной амплитуде. И в этом ее преимущество перед любой другой космологической Россией, потому что там, где зло, – там страдание и искупление. Эта мысль проскальзывает и на страницах романа:

«– Арсений, скажите честно, вы, наверное, немного подавлены благополучием, процветанием русского народа здесь, в Рассее, по сравнению с тем, что у вас?» – спрашивает философ Ярослав Сумеркин героя романа и утверждает, что на самом деле земная Россия имеет по крайней мере одно кардинальное преимущество перед Рассеей:

«– Это преимущество – страдание, – с какой-то яростью ответил Ярослав. – Да, да, страдание и его тайна. Его скрытое, таинственное величие и значение! Мы слишком заворожены счастьем, – обвинил он. – Но именно страдание, а не это счастье ведет к метафизическому взрыву, к тоннелю в непостижимое и в конечном плане в реализацию этого непостижимого! Не в счастье – тайна, а в страдании! Великая тайна всего мироздания!

Сумеркин произносил это с такой страстью, с такой огненной болью, что Левушка и Наташа растерялись. Растерялся и Русанов.

– Да разве мы не страдаем? – прошептала Наташа. – Мы тоже страдаем.

– Согласен, – сурово произнес Сумеркин. – Но не так, как они, наши братья. Я говорю даже не о силе страдания, нет, а о его качестве... О его немыслимом великом качестве... Оно может в конце концов привести их к иным берегам, нам недоступным. Недоступным никогда...

– Вы преувеличиваете! – вырвалось у Русанова, но сердце его забилось по-иному, тревожной радостью. <…> Мы там, славу богу, не только страдаем... Не надо так глубоко лезть в боль...

– Нет, надо, надо, в самую сердцевину боли, чтоб понять... – вдохновенно продолжал Сумеркин».

В Рассее тоже есть страдание, но особое, не физиологическое (такое в тонком мире невозможно, поскольку отсутствует плотное тело). Это, скорее, онтологический страх, метафизическое беспокойство. Как объясняет Сумеркин: «Да, конечно, следует признать, что у нас мало внешних причин, чтобы страдать. С помощью веры и знаний, в том числе практических, о смерти и бессмертии мы отстранили более или менее даже эту причину».

Но за что мы любим земную, далекую от идеала Россию? Возможны два ответа на этот вопрос: 1) мы любим несовершенную Россию, потому что сквозь нее просвечивает Россия чистая, совершенная, безупречная;

2) мы любим несовершенную Россию в том числе и за ее недостатки и даже пороки, потому что в России совершенной не смогли бы жить.

Осмелюсь предположить, что в Рассее не смогли бы ужиться ни Федор Достоевский, ни Сергей Есенин, ни другие русские классики, которым там воздвигают памятники. Иными словами, мы можем сколько угодно сетовать на дураков и дороги, но русский юродивый нам ближе и роднее западного потребителя, а русское бездорожье – немецких автобанов...

На днях я обсуждал с Мамлеевым его роман. Рядом сидел букеровский лауреат Михаил Елизаров, который предположил, что так называемое русское зло – это и не зло вовсе, и если «поскрести русского, то обнаружишь... свет». И это еще одна точка зрения.

Наконец, вторая часть книги – «Метафизический образ России» – продолжает исследование стихотворений русских поэтов о России (Пушкина, Лермонтова, Тютчева, Есенина, Блока и других), начатое в «России Вечной».

http://exlibris.ng.ru/2009-03-26/1_russia.html