Михаил Попов. Пуля для эрцгерцога.
– М.: Вече, 2007. – 352 с.

Я знаю, по крайней мере, три способа прикладного использования литературы. Это политическое прогнозирование в духе классических утопий/антиутопий, «библиотерапия» (Брайан Маджи и его более известный последователь Ирвин Ялом) и художественное моделирование. В Михаил Попов – виртуоз этого третьего жанра. Кажется, никто не задумывался, что получилось бы, если бы осуществилась мечта Николая Федорова о «воскрешении отцов». Именно такую ситуацию попытался смоделировать Михаил Попов в одном из лучших, на мой взгляд, романов 2006 года – «Плерома».

В новом романе «Пуля для эрцгерцога» Попов предпринимает попытку ответить на вопрос: что изменилось бы в жизни людей, обрети они способность предчувствовать ближайшее будущее? Именно такую способность обретает семейство помещиков Столешиных накануне 1914 года. Привычные этические оценки в таком случае оказываются неприменимыми. Скажем, молодой Аркадий узнает, что погибнет спустя полгода в Мазурских болотах, и пытается изнасиловать племянницу Настю. Настя отбивается от Аркадия, но в свете известного будущего ее поступок обретает совсем другое нравственное содержание, на которое открывает глаза Насте ее тетка: «Вы могли бы облегчить страдания этого кобеленыша Аркаши. Ведь он просил, пронзенный внезапным страшным открытием, просил у вас помощи, валялся у ваших сухощавых ножек, как раненый валяется на поле боя, призывая сестру милосердия. Есть вещи, стоящие выше той позиции, которую вы сочли нужным отстоять. Фу и фи! Что ждет наших офицериков на фронтах будущей бойни, когда для них закрыты не только сердца, но даже и постели родной державы?». В создании нравственно проблематичных ситуаций подобного рода Михаил Попов проявляет недюжинную изобретательность.

Один из героев романа дает любопытное философское обоснование нашей способности прозревать будущее. Именно понимание картины целого могло бы примирить каждого из героев с его личной трагической судьбой. Но не примиряет. Потому что «огромному большинству из нас много интереснее муравьиные обстоятельства личной судьбы, чем география материков будущего. Личный финал и все, что с ним связано, вызывает жгучий интерес, а объективная картина конца миров – почти скуку. Капля внутренней боли актуальнее океана истины. Но здесь смешно протестовать, это все равно, как если бы вода сделалась недовольна своей текучестью».

Надо отметить своеобразную манеру письма Михаила Попова, наиболее броские черты которой – ироничность, ни к чему не обязывающая интеллектуальная избыточность и пикантность. Пикантность, подобная той, что производят приспущенная лямка или оттянутая бретелька. «Василий Васильевич поставил возмущенно чашку на блюдце, но не попал в его центр, отчего чай расплескался… Евгений Сергеевич тоже поставил свою чашку, но не пытаясь придать ей качество некоего аргумента, – просто она оказалась пуста» . Или: «Из дворцовых дверей выбежала горничная и что-то спросила у грозной хозяйки, в ответ в нее полетело недоеденное яблоко. Причем казалось, что мадам была недовольна горничной и яблоком в равной степени» .

Кто-то остроумно заметил, что каменный век закончился не потому, что истощились месторождения камня. Читая Михаила Попова, убеждаешься, что кризис литературы обусловлен не отсутствием высококлассных писателей. Кризис литературы имеет внелитературное происхождение.

http://www.litrossia.ru/article.php?article=1336