Фото с сайта valpoosta.narod.ru

Валерия Пустовая (р. 1982) – литературный критик, лауреат Горьковской литературной премии (2005), премии журнала «Октябрь» (2006) и премии «Дебют» в номинации «Литературная критика и эссеистика» (2006). Родилась в Москве. В 2004 году окончила факультет журналистики МГУ, защитив у Владимира Новикова диплом на тему: «Самосознание современной русской интеллигенции». Автор «Нового мира», «Континента», «Октября», «Знамени» и «Русского журнала». Участник встречи Президента с молодыми писателями в Ново-Огарево 16 февраля 2007 года. Редактор отдела прозы журнала «Октябрь».

Теплым вечером мы встретились с Валерией, и на правах приятеля и соседа я решил поговорить с ней о том, что интересует нас обоих...

– Валерия, насколько я знаю, ты принципиально печатаешься только в толстых журналах. Почему?

– Я считаю, что толстые журналы сохраняют право называться уникальными изданиями – не в последнюю очередь из-за типа литературной критики, которая ни в каких других литературных изданиях невозможна. Уступая газетам и интернет-сайтам в оперативности, толстые журналы выигрывают в масштабе мысли, вбирают в себя самые высокие жанры журналистики. Для литературной критики толстого журнала не важна констатация факта выхода того или иного произведения, она может отойти от злобы житейской, книжного бизнеса, сиюминутных настроений в литературе. Мне нравится, что толстые журналы участвуют в создании целостного представления о духовном мире современного человека. И, наконец, отдельный момент – это допустимый объем статьи. Только толстые журналы размещают литературно-критические статьи такого объема, в котором я чувствую свою мысль исчерпанной. В газете мне пришлось бы заострять только какой-то один аспект, а литературные явления требуют многостороннего рассмотрения.

– Планы в толстых журналах составляются на четыре-пять месяцев вперед. Тебя не угнетает, что от написания статьи до ее публикации проходит столько времени?

– Цикл работы авторов толстых журналов позволяет максимально отстраниться от эмоций, связанных с текстом, и выиграть в скромности и строгости к себе. Это избавляет от соблазна тщеславия. С момента упоения готовым произведением до его выхода в свет проходит столько времени, что начинаешь жить совсем другими идеями, книгами, людьми и можешь достаточно объективно оценить то, что уже сделано. Другое преимущество состоит в том, что, наверное, только в толстом журнале автор может встретить редактора, с которым ему будет интересно работать. Редакторы отдела критики – это не просто спецы, это первые читатели и оппоненты. Их задача – подтолкнуть автора, пробующего себя в критике, к творческому росту и поиску, а опытным авторам не позволять замыкаться в уже найденном. Мне кажется, критикам-дебютантам особенно полезно работать с отделами критики толстых журналов.

– А как ты впервые забрела в толстый журнал?

– Я начала с рецензий в «Книжном обозрении» и постепенно поняла, что именно критика является моим видом журналистики. До этого меня очень травмировало то, что я не могу быть репортером. Некоторое время я сотрудничала с «Русским журналом». А потом случайно услышала по радио обзор журнала «Октябрь». Меня там заинтересовала повесть Светланы Чураевой «Последний апостол». Я решила написать на нее рецензию и предложить в толстый журнал. Эта рецензия, кстати, так и не была напечатана, зато мне предложили сотрудничать.

– Ты как-то говорила, что сегодня востребована не только положительная, но и отрицательная критика. Но после разгромной статьи о Викторе Ерофееве у тебя преобладают положительные разборы. Почему?

– Элементы отрицательной критики в моих последних разборах содержатся. Но развенчивать ложные авторитеты – для меня сейчас не самое главное. Меня интересует критика как способ свободного осмысления аспектов духовной жизни. Поэтому я часто ограничиваю эстетический разбор произведения ради мировоззренческого диалога с писателем, которого хочу понять. В случае с Виктором Ерофеевым, чтобы разоблачить его творчество как эстетически несостоятельный феномен, мне пришлось вступить в спор и с его мировоззренческими установками – ведь у него это взаимосвязано.

– Продолжается ли сегодня в серьезной литературе (не массовой) кризис занимательности?

– Если исходить из интересов простого читателя, о котором мы все тут грезим, то да. Но лично я, например, научилась считать занимательными те книги, которые пробуждают мысль, побуждают вступить в диалог с автором, – это могут быть и скучные книги. Мне близка мысль Владимира Новикова, что чтение не является развлечением по определению – это духовный труд. Просто нужно развивать культуру чтения. Для подготовленного читателя, наоборот, массовая литература невыносимо скучна – она же целиком шаблонна…

– Может показаться, что ты пишешь только о писателях из, условно говоря, «либерального» лагеря…

– Ничего подобного. Думать так – значит приписывать мне мотивы, которых у меня нет. Я выбираю те произведения, которые, по моему мнению, состоялись. Очень может быть, что до некоторых писателей я просто еще не добралась.

– Ты согласна, что литературное произведение – это текст плюс нетекстовые факторы (биография автора, культивируемый им образ, обстоятельства создания произведения, способ подачи и так далее)?

– Биография писателя может помочь ему попасть в поле зрения читателя. Но лично я исхожу только из текста и стараюсь ничего не добавлять ни из биографии автора, ни из личного опыта общения. На мой взгляд, критик должен исходить из допущения, что текст – это законченная система, которая не может быть продолжена ни в какую внелитературную сторону. Дело в том, что литературное произведение – это такая вещь, которая и так содержит в себе личность писателя. Все, что вы можете узнать из биографии писателя, уже содержится в его тексте в скрытом виде. Амбиция критика в том и состоит, чтобы разгадать всего писателя по его текстам (даже только по одному его тексту – в этом все искусство). Если опираешься на нетекстовые факторы, то демонстрируешь свою эрудицию и дотошность, но жертвуешь магией и чистотой эксперимента.

– Ты читаешь зарубежных авторов?

– Я не слушаю даже зарубежной музыки. Мне очень важна оригинальная русская речь. И потом, я считаю, что, как это громко ни звучит, Запад выработал свой творческий ресурс. Там много интересных вещей в социальной и предметной сфере, но преобразить мир в духовном смысле он больше не сможет. Духовное слово и инициатива теперь за нами.

– Тогда тебе должны быть близки «могильщики» Запада вроде Мишеля Уэльбека?

– Мой любимый «могильщик» все-таки Освальд Шпенглер…

– Может случиться, что ты когда-нибудь напишешь о Сергее Минаеве?

– Я пробовала читать «Духless». Эта книга не пробудила во мне никаких размышлений. Не люблю авторов, старающихся не быть сложней своего читателя. В этих произведениях слишком много того, что и так понятно.

– Это правда, что молодых авторов сегодня «вытягивают за уши»?

– Их ищут, им помогают. Другое дело, что молодые авторы сталкиваются с проблемой «раннего начала». Скажем, если в свою первую книгу они выплеснули весь свой двадцатилетний жизненный опыт, то через год от них ждут новой книги, а они просто не успели набрать нового содержания.

– Разве это не порочная ситуация, когда каждый автор считает делом чести выпускать по книге в год?

– Это проблема не литературы, а литературного процесса – нужно постоянно мелькать, давать информационные поводы, если хочешь, чтобы о тебе не забыли. Потому это и процесс, что в нем важно сиюминутное.

– Как ты думаешь, почему большинство произведений, напечатанных в толстых журналах, уже через десять лет оказываются забыты?

– Толстые журналы отражают литературный процесс. Я считаю, что даже неудачные произведения известных писателей часто должны быть напечатаны, потому что они важны для эволюции писателя. Но кого угодно могут забыть, и в этом одна из задач критики – возвращать читателю незаслуженно забытые произведения.

– Как ты относишься к такому экзотическому направлению в современной литературе, как «метафизический реализм»?

– Реализм вообще должен быть метафизическим. Высшая реальность – это метафизика. Религиозный взгляд, например, может быть даже более реалистическим, по сравнению с другим, потому что не исключает незримое. Или имеются в виду Мамлеев и его последователи? У меня от творчества Юрия Мамлеева остается чувство, что с помощью метафизики он, скорее, искажает реальность, чем постигает ее. Незримое не обязательно открывается как нечто отдельное, абсурдное, во всем противостоящее нашему миру. Метафизический реализм состоит в том, чтобы «схватить» зримое и незримое в их слитности, нераздельности.

– Многие критики (и я в том числе) выпустили сборники своих статей и рецензий, своего рода «визитные карточки». Когда же мы увидим сборник твоей критики?

– Пока рано. Я теперь нахожусь в переосмыслении того, на что опиралась раньше. Мне не хотелось бы, чтобы обо мне судили только по текстам, которые я переросла, хотелось бы добавить к ним что-то кардинально новое.

Беседовал Михаил Бойко

http://exlibris.ng.ru/fakty/2007-08-23/2_kritika.html