Ирина Леонидовна Мамаева – прозаик. Родилась в 1978 году в Петрозаводске (Карелия). Окончила Петрозаводский государственный университет. Жила на Кубани, в Москве, Петербурге, Архангельске, в Рязанской области. Занималась частным предпринимательством, работала телятницей, журналистом, берейтором (объездчиком лошадей), торговым представителем, фотографом, издавала газету, рисовала по конным заводам портреты жеребцов-производителей на заказ. Прозу пишет с 2003 года, повесть «Ленкина свадьба» была награждена премией общества «Открытая Россия» и премией «Соколофф-приз». Участник IV , V и VI форумов молодых писателей в Липках (2004, 2005, 2006), участник второго и третьего форумов писателей, пишущих для детей (2004, 2005), участник международного семинара женщин-писателей в Финляндии в 2005 году. Печаталась в журналах «Дружба народов», «Север», местной и самиздатовской печати различных регионов страны. Повесть «Ленкина свадьба» взята к печати в журнал «Karjala» в переводе на финский язык.

– Ирина, расскажи, как получилось, что ты занялась литературой?

– Началось все в детстве. Детей, как известно, любят ставить на стульчик и заставляют читать стихи. Вот и меня однажды поставили. А я забыла слова. Но отвечать-то надо. И я придумала на ходу, зарифмовала какую-то историю про зайчиков, волков и других зверей. У меня даже сохранилась магнитофонная запись этого выступления. Это меня потрясло. Я стала сочинять. Сначала за мной записывали родители, потом – стала сама. В 1998 году я поступила в Литинститут на заочное отделение на отделение «Поэзия». Но Литинститут, к сожалению, не закончила, ушла с третьего курса.

– Почему?

– У нас писали стихи в основном про любовь, про то, как она его любила, а он ее бросил и в таком духе. А у меня стихи были на другие темы. Мне казалось, что это слишком просто – писать про любовь. Любовь вообще всегда способствует творчеству, особенно – неразделенная. Я писала на другие темы.

Коровьим пастбищем спуститься до реки.
Упасть в траву. Увидеть облака.
Стерпев щекотку, не согнать с руки
Неосторожно дерзкого жука.
А вечером сидеть и щи хлебать.
Смотреть, как бабушка замешивает тесто…
Как же на свете жить-то интересно!
И над тарелкой тихо засыпать.

Все меня хвалили, и я загордилась. Решила, что я – великий русский поэт. А гордыня – самый страшный грех. Видимо, свыше решили, что я недостойна этого дара. И стихи приходить перестали. Начался глубокий кризис. Потому что ни в каком другом качестве я себя не представляла. Поэтому и Литературный институт оставила.

Но не писать я не могла. Так, в 2003 году, появилась повесть «Ленкина свадьба», с которой поехала на IV форум молодых писателей в Липках в 2004 году. На форуме эта повесть была высоко оценена. Я стала финалистом премии «Соколофф-приз». Вообще, это, наверное, самая большая удача в моей жизни – попасть на форум, организованный Фондом СЭИП, познакомиться с замечательными людьми Сергеем Александровичем Филатовым и Ириной Юрьевной Ковалевой.

Именно на форуме я поняла, что вещи, который я пишу, действительно кому-то нужны. Это меня подстегнуло. И я написала повесть «Земля Гай». Обе повести, благодаря рекомендации Фонда, были сначала опубликованы в журнале «Дружба народов», а в сентябре 2006 года вышли в издательстве «Вагриус».

– Как ты все это время на жизнь зарабатывала?

– Я уже в пятнадцать лет работала внештатным корреспондентом. Окончив Петрозаводский университет, я какое-то время помыкалась без работы, а потом пришла работать в газету – сначала в корпоративное издание «Петразаводскмаш», потом – в районную газету «Прионежье». Работая там, я насмотрелась на вымирающие лесные поселки Карелии, которые потом описала в «Земле Гай». Сейчас – безработная.

– В чем ты видишь своеобразие своих произведений?

– Во-первых, моя проза сюжетна. В то время как большинство молодых писателей пишут «non-fiction», про то, что, с кем и где они пили.

Во-вторых, моя проза оптимистична. Ведь чаще всего молодые писатели просто вываливают на читателя груз своих личных проблем. Но зачем это читателю? Ему что, своих не хватает? Мне кажется, читателя нужно любить.

– Насколько автобиографичные твои повести? Находишься ли ты в постоянном поиске новых ощущений, способных лечь в основу нового произведения, как другие молодые писатели?

– В «Земле Гай» героини – две 80-летние бабки. О какой автобиографии здесь может идти речь? Но с какого бы персонажа я не описывала, я как будто могу подключиться к какому-то каналу, информационному полю и почувствовать себя 80-летней бабкой, стариком-цыганом – кем угодно. И вроде бы пишу про себя, про свои эмоции, свои наблюдения. Любое творчество – это всегда некий мистический акт, позволяющий почувствовать себя творцом, выйти за рамки собственной личности.

Что касается поиска ощущений, то для писателя большая удача попасть в зону стихийного бедствия, на войну, стать свидетелем террористического акта, например. Это сразу дает фору, потому что это – опыт. Проблема большинства писателей в чем? Попал он в какую-то стрессовую ситуацию, описал ее, проанализировав при этом весь свой жизненный опыт. Потом издал книгу, взял кучу премий, переехал в Москву. И все. Больше писать не о чем. Потому что жизнь складывается обычная: работа, дом, семья. И начинается высасывание ситуаций и сюжетов из пальца.

– Твои произведения поднимают социальные темы. Что это – следование моде, желание прославиться?

– Меня уже успели обвинить в показной социальщине. Но мне кажется, что все идет от личности самого писателя. Кому-то интересно писать про свою кошечку, как она красиво потягивается, например. Мне было интересно написать про проблемы лесных поселков. Не могу я сидеть спокойно, когда рядом со мной живут люди, которых государство бросило. Они мучаются, страдают, спиваются – почему? В чем они виноваты? Ни в чем! Страдания не оттого, что нагрешили и вынуждены теперь расплачиваться, нет. Это испытание. Испытание смирения, терпения, веры, в первую очередь.

Мне лично, как читателю, не интересно читать про кошечек. Мир гораздо шире, и в нем есть более значимые события. А что касается заигрывания с читателем, так тут все на совести самого автора. Для меня творчество – это поиск свободы. Неужели же я буду в угоду какой-то моде сама себе ее ограничивать? Писатель в чем-то похож на ребенка. Он увидел что-то и хочет немедленно об этом рассказать. Настоящий писатель по определению наивен. Постепенно он становится более профессиональным, начинает от этой наивности избавляться, учитывать конъюнктуру рынка, но тогда из его прозы уходит искренность.

– Как ты видишь сегодняшнюю ситуацию в России, мире? Не возникало ли у тебя желание заняться политикой, вступить в какую-нибудь партию? Как ты видишь свое будущее?

– По переписи 1900 года в России треть населения жила за чертой бедности, два процента владели основными богатствами, интеллигенция составляла один процент. За столетие ничего не изменилось. Разве что к бедноте добавились учителя, врачи, ученые. Провал национальных проектов очевиден. Россия все больше становится сырьевым придатком Запада. Мы владеем одной шестой суши с колоссальными запасами, но не используем свое богатство. А мир задыхается без нефти, газа, металлов. Вдоль границы сидит миллиард китайцев и смотрит на Сибирь голодными глазами. Америка размещает ракеты у нас под боком. Но в политику я не пойду. Во все времена среди писателей были те, кто пытались заигрывать с властью, добраться до этой огромной кормушки. Но за все нужно платить: за кормушку, за удовлетворенные амбиции. И писатель расплачивается своей свободой. Он уже не творец, а проститутка.

Я не уверена, что сумею хорошо устроиться в любых условиях, но думаю, что у меня хватит силы и мудрости принять свою судьбу, любые изменения, и остаться человеком. Именно об этом я и написала в «Земле Гай».

– Над каким новым произведением ты сейчас работаешь? Это снова будет произведение о деревне?

– Повесть с рабочим называнием «С дебильным лицом» уже написана. Надеюсь, она вскоре выйдет в «Дружбе народов». Это повесть о городских жителях.

– Откуда такое название? О чем повесть?

– Работая журналистом, я как-то была на экскурсии в интернате для умственно отсталых детей, дебилов, имбецилов – это диагнозы. Нас водили под охраной санитаров. Дети смотрели на нас с любопытством. Вообще в интернате им интересны все взрослые. В глубине души они надеются, что найдутся их родители, которые возьмут их к себе. Дети есть дети. Я отстала от группы. И вдруг на меня бросилась девочка – и обняла меня. При этом у нее было дебильное и вместе с тем счастливое лицо. Не замечал, что у всех счастливых людей немного глуповатые лица?

Мы вырастаем, усваиваем идеологию индивидуализма, но тоска по кому-то близкому остается. Именно поэтому мы способны, толком не разобравшись, влюбиться – в надежде, что это близкий человек. Вцепиться покрепче, как та девочка: а вдруг это – мама? Все мы с дебильными лицами. Жизнь – это вечное противостояние между желанием свободы и потребностью быть кому-то нужным.

Но непосредственным стимулом к написанию этой повести стало мое участие конференции «Женщины-писательницы Баренц-региона», проходившей в Финляндии. Оказалась, что все делегаты из России приехали с произведениями про любовь, вернее про то, какие все мужики сволочи, как он ушел-бросил... Профессиональный уровень этих вещей был разный, а тематика – одна и та же. Все это была так называемая «женская проза». Тогда я подумала, отношения полов – тема интересная и касающаяся всех: и женщин, и мужчин. Почему же нельзя написать произведение, которое раскрывало бы ее, не скатываясь в «женскую прозу»? И потом, я считаю, что не нужно никого критиковать, если ты думаешь, что можешь сделать что-то лучше – сделай это. Таким образом, в этой повести теоретическая подоплека возникла раньше текста.

– У тебя есть какое-нибудь увлечение, кроме литературы? Я видел в Интернете твои картины.

– Да, я рисую, но в основном лошадей. Потому что люблю их. Мне кажется, с помощью лошадей я могу выразить все, что чувствую. Мне не нужно искать другие объекты.

– Так, может быть, те, кто пишет про кошечек, тоже с их помощью способны выразить все, что чувствуют, и им не нужно искать другие объекты?

– Кстати, да. Возможно. Но я, например, не считаю себя художником, творцом. И именно потому, что не могу выйти за рамки лошадей. Вообще, если задуматься, зачем человек берется творить, то есть несколько причин. Часто ведь это не более чем «арт-терапия»: напиши, нарисуй, сыграй – и тебе станет легче. Отсюда, кстати, литература « non - fiction », которая редко имеет какую-то культурную ценность.

– По твоим произведениям очень сложно сказать, кто ты: пессимист или оптимист? И «Ленкина свадьба», и «Земля Гай» допускают двоякое прочтение. А кем ты сама себя считаешь?

– Я все больше понимаю, что ни оптимистов, ни пессимистов в чистом виде не бывает. Человек может быть очень жизнерадостным в общении с другими людьми, и чрезвычайно депрессивным в глубине души. И наоборот. Я стараюсь поворачиваться к другим людям оптимистической стороной. Господь, известно, не дает испытаний не по силам. Поэтому, если уж выбирать, я – оптимист. А двоякое прочтение моих повестей заставляет читателя стать соавтором, определиться, кто он сам. Конечно, у меня тоже бывают депрессии, но я активно ищу выход, и только потом сажусь писать. Пишу только когда на душе любовь и покой. Я же передаю не информацию, а свое внутреннее состояние, я – писатель-импрессионист. Для информации есть Интернет, откуда можно узнать о лесных поселках больше, чем из моей повести.

– А как ты относишься к творчеству Романа Сенчина, которого часто упрекают в излишней депрессивности?

– У Сенчина не проза депрессивная, а герой, склонен к депрессиям. Это разные вещи. На протяжении текста герой меняется. Он учится контактировать с внешним миром, одерживает какие-то свои маленькие победы. Сенчин тонкий писатель, и читателю с другой, более грубой, прямолинейной, душевной организацией порой трудно заметить все нюансы. Отсюда – упреки.

– Ты веришь, что литература может изменить мир?

– Я слышала, что про меня говорили: «Мамаева, оказывается, не просто пишет – она что-то хочет изменить. Это ненормально. Чревато психозами. Надо объяснить ей, что эта идея – утопична». С одной стороны, я, конечно, знаю, что «мы оставим мир таким же ужасным и глупым, как нашли при рождении». Но с другой… Мир – это люди. Если хотя бы один человек, прочитав мой текст, о чем-то задумается, найдет для себя выход, станет чуточку лучше – все, я смогла изменить мир!

– Кого из классических русских писателей ты считаешь для себя наиболее близким?

– Достоевского. Он очень многоплановый писатель, и нужно уметь прочитать все планы, не только сюжетный. У него сильная энергетика – сразу хочется что-то изменить. Я бы хотела давать читателям подобный заряд эмоций. В Достоевском чувствуется нравственная сила. Кроме того, он – мастер сюжета. Мне достаточно трудно придумать сюжет, а он создает его сходу и практически из ничего. «Идиот», «Бесы» – это love - story , но сколько за ними стоит смыслов!

– Кто из молодых писателей тебе близок?

– Дмитрий Новиков – и территориально, и по духу. Мы живем в одном городе и постоянно общаемся.

– Ты читаешь толстые журналы?

– Только в Интернете и конкретные произведения, потому что нет времени.

– В чем, по-твоему, заключается причина того, что, несмотря на все разговоры о «конце литературы», она все еще существует?

– Безусловно, литература медленно, но верно сдает свои позиции. Скоро ее, как вида искусства, не будет. Даже из нынешнего одного процента интеллигенции читают книги единицы. Уходит в первую очередь читатель. Чтение – это тоже искусство. Ведь что такое литература? Это диалог. Ведь не всегда можно найти подходящего собеседника. А книга может многое рассказать, помочь, просто поддержать, когда не хватает доброго слова. Ведь автор пишет книгу, когда хочет что-то сказать. Может быть, его, этого автора, уже нет в живых или он находится за тысячи километров, но диалог состоялся. Человек качественнее прожил несколько часов своей жизни. Пока есть читатель, который это понимает – литературе ничего не грозит.

Беседовал Михаил Бойко

http://www.litrossia.ru/article.php?article=1420