Александр Грин – мечтатель, романтик, утопист... Фото РИА Новости

1. 23 августа юбилей у Александра Грина, 27 августа – у Георга Вильгельма Фридриха Гегеля. Согласитесь, странно видеть эти имена рядом. Однако хотелось бы поговорить не о каждом из них по отдельности, а сразу об обоих. Возможно ли отыскать рифму в биографиях столь не похожих друг на друга юбиляров?

2. Грин и Гегель расщепляли мир. Строго говоря, мир расщепляет каждый, кто пользуется языком (поскольку слова не похожи на вещи, обозначениями которых являются). Язык сам по себе есть расщепление мира, удвоение, схизис. Тысячу раз прав был Тимоти Кроу, считая шизофрению видовой болезнью homo sapiens, расплатой за дар речи. Но Грин и Гегель не удваивали мир, а утраивали, учетверяли, упятеряли его – настолько фантастичны возводимые ими словесные конструкции.

3. Первое, что поражает в гегелевской диалектике, – невесомость этого мегалитического сооружения. При таких размерах оно должно было бы глубоко вдавиться в землю, а не свободно парить в воздухе. Генрих Гейне остроумно заметил: «Эта паутинообразная берлинская диалектика неспособна выманить собаку из-под печки, она неспособна даже кошку убить, не то что Бога. На самом себе я испытал, как безопасны ее смертоносные удары; она только и делает, что убивает, а жертвы ее продолжают жить» («К истории религии и философии в Германии», 1834). А его непримиримый друг Карл Маркс в 1845 году сформулировал одиннадцатый тезис о Фейербахе, который гласит: «Философы лишь различным образом объясняли мир, но дело заключается в том, чтобы изменить его». Мне кажется, Маркс имел в виду то же самое, что и Гейне. По сути, это правополушарная и левополушарная формулировки одной и той же мысли.

4. Начитавшись приключенческих книг (Купера, Дефо, Верна), шестнадцатилетний Александр Гриневский уехал в Одессу, чтобы стать моряком. С огромным трудом устроился матросом на пароход, курсировавший по маршруту Одесса–Батуми–Одесса. Но вот незадачливому моряку улыбнулась удача – на судне «Цесаревич» он попадает в египетскую Александрию, ожидая увидеть пустыню и львов. Спустя много лет писатель вспоминал: «Одолев несколько пыльных, широких, жарких, как пекло, улиц, я выбрался к канаве с мутной водой. Через нее не было мостика. За ней тянулись плантации и огороды. Я видел дороги, колодцы, пальмы, но пустыни тут не было.

Я посидел близ канавы, вдыхая запах гнилой воды, а затем отправился обратно на пароход. Там я рассказал, что в меня выстрелил бедуин, но промахнулся. Подумав немного, я прибавил, что у дверей одной арабской лавки стояли в кувшине розы, что я хотел одну из них купить, но красавица арабка, выйдя из лавки, подарила мне этот цветок».

Казалось бы, после такого урока Грин должен был возненавидеть литературу, плодящую юных мечтателей. Если соприкосновение с пошлой реальностью неизбежно, не лучше ли поскорее перестать грезить наяву и помочь это сделать другим? Иначе – поломанная жизнь, внутренний разлад, сожаление о впустую растраченном идеализме.

Так нет же! Грин начинает создавать миры, еще более экзотические и феерические («Алые паруса» – феерия), чем у столь любимых им Купера, Дефо и Верна. На «Алых парусах», «Блистающем мире» и «Бегущей по волнам» вырастали романтики, похлеще самого Грина в молодости. И, конечно, все они рано или поздно оказывались перед своей канавой с мутной водой.

Или Грин считал, что канава с мутной водой – не такая уж и травма? Или польза от нее несомненна? Или дело в том, что, добравшись до канавы, всегда можно вообразить, что перед тобой красавица с розой? А если впереди все равно не красавица с розой, а канава с мутной водой, то, как любил поговаривать Гегель, «тем хуже для фактов»?

5. Кстати, склонность к умозрительным построениям и задатки философа у Грина, несомненно, были. В доказательство приведу две цитаты из «Блистающего мира» (1924). Первая: «В силу того, что всякое событие подобно шару, покрытому сложным рисунком, очевидцы противоречили друг другу, не совпадая в описании происшествия, так как каждый видел лишь обращенную к нему часть шара со сверхсметной прибавкой фантазии или же, желая поразить сухой точностью, отнимал подробности; таким образом, сама очевидность стала наполовину спорной» . Вторая: «Не раз задумывались мы над вопросом, можно ли назвать мыслями сверкающую душевную вибрацию, какая переполняет юное существо в серьезный момент жизни. Перелет настроений, волнение и глухая песня судьбы, причем среди мелодии этой – совершенно отчетливые мысли подобны блеску лучей на зыби речной, – вот, может быть, более или менее истинный характер внутренней сферы, заглядывая в которую щурится ослепленный глаз».

Устами Гегеля вещал Абсолютный Дух... Якоб Шлезингер. Портрет Гегеля. 1831. Старая национальная галерея, Берлин

6. Мечты сродни галлюцинациям. Разница в том, что здоровый человек четко отделяет внешний мир от своих грез, а шизофреник смешивает их. Но суть одна – удовлетворение желания вопреки действительности в мечтах, сновидениях или галлюцинациях. Автор терминов «аутизм» и «шизофрения» Эйген Блейлер писал: «И полное достижение страстно желанной цели редко приносит с собой счастье. Таково положение вещей и в действительной жизни… Должно ли дело обстоять лучше при галлюцинаторных удовлетворениях?» Замечательный русский философ Юрий Бородай, из книги которого я позаимствовал эту цитату, продолжает: «При галлюцинаторных удовлетворениях дело должно обстоять хуже». Аутистическое счастье труднодостижимо, если вообще возможно. Трещину между двумя мирами необходимо чем-то заполнить. Например, алкоголем.

7. Что мозг Гегеля разгонялся только после внушительной дозы «горячительного», было предметом многочисленных шуток. Поговаривали, что свои трактаты он писал в изрядном подпитии. У студентов был критерий «кондиции» философа. Если похожий на сливу нос Гегеля приобретает естественный (для сливы, но не для носа) цвет, значит, сейчас устами Гегеля заговорит Абсолютный Дух.

Можно много шутить на эту тему, но от одной мысли действительно трудно отделаться. С чего это Абсолютный Дух так все запамятовал, что ему пришлось заниматься самораскрытием? Уж очень процесс самопознания Абсолютного Духа напоминает банальное протрезвление. Абсолютный Дух очнулся и спросил себя: кто я? где я? зачем я? Нет ответа. И началось мучительное припоминание: тезис, антитезис, синтез, новый тезис, антитезис… А потом Абсолютный Дух вспоминает, что его зовут Георгом Вильгельмом Фридрихом Гегелем и что надо читать студентам лекции. Опохмеляется, натягивает свой «трансцендентально-серый сюртук» (это, конечно, Гейне, но не о Гегеле), идет в университет.

8. И Александр Грин в последние годы жизни беспробудно пил. Жена писателя Нина Николаевна вспоминала: «Всегда ожидаю его; если он не приходит в обещанный час: волнуюсь, не пьяный ли вернется. Мне неприятен пьяный Александр Степанович. Есть пьяные приятные, Грин не принадлежит к их числу… Я всегда страдала от пьяного облика Александра Степановича. Это был не мой родной, любимый, этот был мне жалок, иногда трагически жалок, и тогда неприязнь исчезала, и я видела бедную горящую душу человека. Становилось до отчаяния страшно и хотелось, как крыльями, накрыть его любовью». «Когда я его встречу, он, ухмыляясь, тихо пойдет в наш номер, цепляясь за мою руку. Помогу ему раздеться, и он, полубесчувственный, валится в постель. Мне хочется его бранить, плакать, на сердце горечь, обида. Но к чему все это? Он настолько пьян, что все слова проскочат мимо его сознания».

Почему-то кажется, что иначе быть не могло. Уж слишком воображаемый мир Грина отличался от мира других людей. И если многих алкоголь отдаляет от действительности, то Грина, наоборот, приближал.

http://exlibris.ng.ru/2010-08-26/1_mir.html